Любовь во время чумы - Страница 121

121

– Любовь смешна и в нашем возрасте! – закричала она. – А в их возрасте любовь – просто свинство. Она вознамерилась во что бы то ни стало изгнать из дому Флорентино Арису, и это достигло ушей Фермины Дасы. Та позвала ее к себе в спальню, как поступала всегда, когда желала, чтобы не слышала прислуга, и попросила ее повторить обвинения. Офелия не стала ничего таить, она была убеждена, что Флорентино Ариса – а всем известно, что он извращенец, – напрасно домогался матери, что эти отношения наносили больший ущерб доброму имени семьи, чем темные делишки Лоренсо Дасы и невинные шалости Хувеналя Урбино. Фермина Даса выслушала ее, не проронив ни слова, не моргнув, а когда дочь закончила, она была уже другой: снова вернулась к жизни.

– Единственное, о чем жалею, что у меня нет сил выпороть тебя как следует за дерзость и дурномыс-лие, – сказала она дочери. – А теперь сию минуту уходи из этого дома, и клянусь прахом матери: пока я жива, ты на этот порог больше не ступишь.

Не было силы, способной переубедить ее. Офелия ушла жить в дом к брату и оттуда принялась засылать к матери высоких эмиссаров с просьбами о прощении. Но все было напрасно. Ни посредничество сына, ни вмешательство подруг не переменили ее решения. Невестке, с которой у нее всегда были отношения по-простонародному свойские, она в конце концов сказала, сочно и метко, как в лучшие свои годы: «Сто лет назад нам с ним изговняли жизнь потому, что мы, видите ли, были слишком молоды, а теперь хотят изгадить потому, что слишком стары». Она прикурила новую сигарету от окурка и наконец вырвала яд, который разъедал ей нутро.

– Пусть катятся в задницу, – сказала она. – Единственная отдушина есть у нас, вдов, – никто нам не указ.

Делать было нечего. Убедившись, что никакие просьбы не помогают, Офелия в конце концов уехала к себе в Новый Орлеан. Ей удалось добиться от матери лишь одного – после долгих просьб и уговоров Фермина Даса все-таки согласилась попрощаться с ней, однако в дом войти не разрешила, ведь она поклялась прахом матери, единственным, что в те мрачные дни оставалось чистым в ее глазах.

В один из первых вторников Флорентино Ариса, рассказывая о своих судах, пригласил Фермину Дасу совершить прогулку по реке на пароходе. А если затем еще один день проехать на поезде, то можно добраться и до столицы республики, которую они, как большинство людей их поколения в кариб-ских краях, называли по-старому, Санта-Фе, как называли ее до прошлого столетия. Однако Фермина Даса все еще разделяла предрассудки мужа и не имела никакого желания увидеть холодный и мрачный город, где женщины, как ей рассказывали, выходят из дому только к заутрене и не имеют права зайти в кафе поесть мороженого или появиться в общественных местах, а на улицах там постоянно заторы из-за похоронных процессий, и дождь сыплет – не перестает со времен Потопа: хуже, чем в Париже. А вот к реке ее, наоборот, тянуло; хотелось увидеть, как на песчаных отмелях греются под солнцем кайманы, хотелось проснуться среди ночи от воплей морской коровы, однако пуститься в столь трудное путешествие в ее возрасте, вдове, да еще одной, представлялось совершенно невозможным.

Флорентино Ариса еще раз повторил свое приглашение по прошествии времени, когда она уже решила продолжать жить без супруга, и теперь затея показалась ей более вероятной. Теперь, после ссоры с дочерью, после стольких горьких переживаний из-за отца, испытывая запоздалую злобу на мужа и ярость на лицемерную лесть Лукреции дель Реаль, которую столько лет считала лучшей подругой, теперь она казалась и сама себе лишней в этом доме. И однажды вечером, прихлебывая настой из разных сортов чая, она оглядела постылый двор, где уже никогда не поднимется дерево ее беды.

– Одного хочу – уйти из этого дома, уйти куда глаза глядят и больше сюда не возвращаться, – сказала она.

– Вот и уйди – на пароходе, – сказал Флорентино Ариса.

Фермина Даса в задумчивости поглядела на него. – А что, вполне может быть, – сказала она. Еще минуту назад она ничего такого и не думала, а тут сказала – и все, решено. Сын с невесткой, узнав, обрадовались, А Флорентино Ариса поспешил уточнить, что Фермина Даса будет почетным пассажиром, и в ее распоряжение предоставят каюту, где она будет чувствовать себя как дома; обслуживание он обещает превосходное, а капитан самолично позаботится о ее безопасности и благополучии. Чтобы заинтересовать ее, он принес карты маршрута, открытки с полыхающими закатами, стихи, воспевающие незамысловатый рай на реке Магдалене, написанные знаменитостями, путешествовавшими по этим местам, или же теми, кто стал знаменит благодаря прекрасным стихам. Она просматривала их, когда была в добром расположении духа.

– Не надо меня завлекать, как ребенка, – говорила она ему. – Если я поеду, то потому, что решила, а не ради красот природы.

Сын предложил, чтобы невестка поехала с нею, но она резко возразила: «Я достаточно взрослая и в присмотре не нуждаюсь». Она сама собралась, продумав все детали. И почувствовала огромное облегчение, предвкушая восемь дней плавания вверх по реке и пять – обратного плавания вниз, имея при себе лишь самое необходимое: полдюжины платьев из хлопка, туалетные принадлежности, пару туфель – чтобы подняться на пароход и сойти с него, и домашние бабуши для парохода, а больше – ничего: мечта жизни.

В январе тысяча восемьсот двадцать четвертого года Хуан Бернарде Элберс, основатель речного пароходства, занес в списки судов первый пароход, который стал ходить по реке Магдалене, примитивную посудину мощностью в сорок лошадиных сил под названием «Верность». Более века спустя, седьмого июля, в шесть часов вечера доктор Урбино Даса с женой посадили Фермину Дасу на пароход: она отбывала в первое в своей жизни плавание по реке. Это был первый пароход, построенный на местных верфях, который Флорентино Ариса в память о славном предшественнике окрестил «Новая Верность». Фермина Даса никак не могла поверить, что это так много говорившее им обоим название было историческим совпадением, а не еще одним изящным выражением хронического романтизма Флорентино Арисы.

121